Детство, детство, ты куда летишь?.. В детстве я сначала была очень толстой девочкой, а потом меня покормили протухшими абрикосами, и у меня случился понос. Трехнедельный. Опустошающий. Взрывной. Непредсказуемый. Я быстро сдулась и стала похожа на шарпея. Резиновая, так сказать, Зина. Тогда в нашей стране еще не продавали крЭмов от растяжек, а от детского мои складки начинали блестеть и еще больше привлекали внимание. Но, после поноса началась ветрянка. Мои складки покрылись пупырышками и зеленкой. Через три дня после начала болезни какая-то стерва-дерматолог сказала, что у меня стригущий лишай, и меня побрили налысо. Сразу после этого выпали два передних молочных зуба. Мальчишки во дворе назвали меня Страшилищем и поставили мне фингал. В этот же день к маме приехали родственники из Америки и предложили продать меня на органы.
Отрочество. Меня лишили девственности ржавой трубой подонки из заводских общаг. Вру, конечно, на жалость давлю. Меня никто не хотел лишать девственности – хотя я делала все, чтобы напороться на парней из заводских общаг. Я надевала красное белье и ходила гулять на заброшенные пустыри, где тусовались местные маргиналы. После моего первого появления рядом с костром основная часть этих маргиналов стала глубоко верующими людьми – я сильно страдала от угревой сыпи, а помада, которой я накрасила губы, чтобы завлечь насильника, размазалась до ушей. Пламя костра эффектно подчеркнула мое обаяние – вожак маргиналов обделался (у него потом и в психушке кличка была – Срач). Маргиналы, зародили во мне комплекс. Отрочество кончилось в 15 лет. Физрук напился, накрыл мне лицо тряпкой и трахнул меня, приговаривая: «Господи, прости, говорят, это от прыщей помогает!». Не помогло.
Юность. Он учился на монтёра. Мы встречались в коридоре, и мое сердце билось сильнее, и сфинктер сжимался от прилива чувств. У него были богатые золотые зубы и мопед, а я была просто телкой. На новогодней дискотеке я пригласила его на танец: было темно, и он согласился. Я была на седьмом небе! Мое счастье разбилось о цветомузыку – грёбаная лампа осветила мою вожделенную улыбку: он отпросился у меня в туалет и не вернулся. Я поняла, что влюблена по уши: или он, или никто. Никто у меня уже был, теперь мне нужен был он. Я сидела в засаде в коридоре – он стал прогуливать лекции, я начала дежурить в его подъезде – соседи скинулись на кодовый замок и приказали дворнику стрелять солью в «девочку с жоповидным лицом». Я стала писать ему письма, он подумал на другую бабу, и они начали встречаться. Мое сердце было разбито. Я не могла жить без этого чувака. Он стал смыслом моей жизни. Я готовилась к самоубийству на его свадьбе. На весенней дискотеке все нажрались и пошли в соседний парк блевать на природу. Через два часа, мой кумир, лежал в одних трусах, широко раскинув ноги, заснув рядом с волосатой жопой однокурсника. Как он был прекрасен! Через месяц он отравился техническим спиртом, а я влюбилась в трудовика.
День Победы. «Хочешь принять участие в спектакле?» Я чуть не сдохла от счастья прямо в кабинете физички, которая руководила школьным театральным кружком и готовила спектакль ко Дню победы: - Нам нужна мать солдата, ты как раз похожа на горестную старуху, а из твоих прыщей мы сделаем шрамы от фашистских пыток. Репетиция завтра. В сцене у меня не было не единого слова: по сценарию в избу приносили мертвого солдата, а его мать (то есть я) склонялась над ним в горе. В это время звучала тревожная музыка из аккордеона физрука, а физичка в платье из портьеры читала стих о материнском горе. На репетициях я влюбилась в своего сына: физичка настаивала на эмоциональном контакте, сын настаивал на смене матери. Я решила покорить его актерской игрой – по ночам я репетировала горе, стоя над спящим отчимом. Проснувшийся не вовремя отчим испугался спросонья, потом нажаловался матери, что в школе ставят спектакль о вурдалаках, и поставил замок на дверь в их спальню. Физичка отметила мои актерские успехи, «солдат» отметил мою мрачную решимость и стал бояться. В день спектакля я попросила у физички разрешения усилить сцену материнским поцелуем. Физичка умилилась, и мы развили сцену поцелуя падением на грудь солдата и молчаливыми материнскими объятьями. Сцена. Зал. Вносят сына. Физрук начинает наяривать на аккордеоне. Труп сына чует неладное и косится с ужасом на мать… Сдавленный хрип «Сссуки!..» тонет в аплодисментах и стихах физички. Он потом меня избегал, но это его не спасло: все равно все видели, как мертвый солдат на сцене уписался…
